Повод: Гастроли Лицейского театра в Москве, «Зойкина квартира» (16 мая 2007)

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит. (Воланд)

Узнав предысторию Московских гастролей Омского Драматического Лицейского Театра невольно вспомнилось Литвиновское — «Всё так закрючковано!» Не далее как 16 мая в самом центре Москвы булгаковское пространство получило омское наполнение. Чуть запыленные и мистические интерьеры дома-музея Михаила Булгакова ожили от звуков голосов вполне реальных персонажей, половицы радостно скрипели под задорным стуком каблучков актрис, а пурпурный занавес так и норовил приоткрыть потусторонние тайны происходящего за сценой. Потому что сцены не было, а была квартира. И очень даже Зойкина.

Лицейский театр играл «Зойкину квартиру» в доме, где Булгаков когда-то и написал эту пьесу. Пространство было организовано именно по-булгаковски: огромное зеркало в старинной оправе создавало эффект входа в смежную комнату, а когда появились актеры, стало отражать совсем причудливые ракурсы. Над зеркалом удобно и чуть иронично расположился сам Мастер. По крайней мере — его воплощенная часть — портрет.

Спектакль — самый камерный из всех возможных. Артисты так близко, что слышно их дыхание и шелест юбок, и в то же время чувствуешь биение сердца стоящего рядом. Сидячих мест в квартире — не больше двух десятков, а людей, кажется, в три раза больше, времени — 2 часа, разбитых антрактом. Московская жара за окном и африканские страсти советского разлива перед глазами. Однако быт и физические неудобства волшебным образом испарялись при свете рампы, с яркостью которой соперничали глаза актеров. Именно по влажному блеску глаз Зойки как-то сразу угадывалось, что сегодня будет любовный спектакль.

Гений Булгакова и мастерство режиссера Решетникова превратили «Зойкину квартиру» в карусель судеб, пороков, несчастной любви и жизней, пролетающих перед глазами изумленной, затаившей дыхание и чутко ловящей каждую нотку в голосах героев. (прим. ред.: с этого места пропадает желание читать оставшиеся три приторно-сладких хвалебных абзаца (впрочем, вполне заслуженных спектаклем), поэтому дальше идет переписка редактора и журналиста, смысла в которой оказалось гораздо больше)

Редактор: Но это же не публицистика, а воспевание. За восторженностью не видно смысла. Здорово, что ты так хорошо можешь свою восхищенность описать, но от перехваливания подозрительно становится. Очень уж отдает надуманной слащавостью пресс-релизов, из-за которых очень сложно писать сейчас что-то положительное, т.к. все эмоции от этой сразу видной неестественности стали подозрительными и даже неприятными шаблонами.

Журналист: Можно критики добавить: у всех актеров была одинаковая пластика рук, которая объясняется прилежной муштрой на сценическом движении. И последняя сцена прощания Зойки с графом такая театральная с ее стороны.

Р: Ну что в таком тексте может быть? Предыстория — это когда, что и где происходило; впечатления; сравнение со своим предметным опытом — что похожего было, хуже ли лучше сейчас решалось; и интроспекции в личный опыт, в привязке к этому событию, мысли какие-то. У тебя — только первые два пункта. Тебя самой должно быть больше в тексте, а событие — лишь повод для копания в себе. Без этого он шаблонным получается.

Ж: Вообще-то, для меня это был личный спектакль. Там граф — абсолютная копия Любимого, и даже фразы и эмоции похожие, а этого графа играл тот самый Васяня, который близко знает мою подругу, которая живет с моим Любимым… Не буду же я об этом писать?

Р: «Личное» я имел в виду не совсем личное, не факты из жизни. Не надо подруг, Любимых, Васянь… Я и сам-то в них не разберусь, хотя и хорошо тебя знаю. А уж незнакомому человеку они совсем до лампочки. Надо жизни, надо видеть жизнь, которая вокруг театра, что люди все живые в нем, чем они дышат, что чувствуют. Что для них этот спектакль.

Ж: Да этот спектакль игрался в память Решетникову, понимаешь?! Их привез Тимофеев, но он вообще не вмешивался, они всё оставили так, как было Решетниковым поставлено, и он тоже принимал решение и действия, чтобы этот спектакль в Доме Булгакова состоялся. Вот это самое важное в спектакле. А когда играются такие вещи — там каждый не имеет права на ошибку. Поэтому их и не было.

Просто… про Решетникова… это кажется таким интимным, понимаешь? Эта не моя интимность, а чужая, мной подсмотренная.

Текст — Елена Финькова, редактор — Александр Кузнецов