«Он был похож на юркую мартышку.

Родители любили шалунишку…»

23 ноября в жизни этого заме­чательного режиссера случил­ся юбилей. Какой — неважно. Все последние премьеры Ли­цейского театра удивительно современны, жизнеспособны и энергетически здоровы. А значит, режиссер молод! Ва­дим Станиславович — частый гость нашей газеты, но сегод­ня мы хотим оставить его один на один с читателем, дать возможность говорить без «помех», и, по возможно­сти, без журналистского со­провождения.

Давным-давно, столько вообще не живут (Вадим Решетников тихо сме­ется, отхлебывая любимый горячий кофе), я родился…

Родители мои закончили с отли­чием Томский университет, и так как они были определенно воспитаны, то не остались при кафедре в уни­верситете, а сознательно поехали в село, нести культуру. Затем война, отец уходит на Ленинградский фронт, а мы с мамой чуть с голоду не умерли! Первые сознательные впе­чатления? Голод…очень ярко помню, мама ждала в гости подругу, что-то приготовила. И это что-то в каст­рюльке стояло. И я потихоньку все съел. Тогда мама все сказала, что про меня думает. Это одно ощуще­ние — красть нехорошо. И второе — как я босиком по снегу бегал. И ниче­го со мной не было. После ранения, по инвалидности, отца направляют в тыл, переезжаем в Новосибирск. И хотя отец — директор школы, мама — педагог, школу полюбить так и не получилось. Был ленив невыносимо, учебников не читал, но спасибо маме, она с детства приучила меня читать книги. Не по школьной про­грамме читал все. (Так, со Львом Толстым Вадим познакомился рань­ше, чем стали проходить его в шко­ле. До сих пор считает это большим везением). Понимаешь… это все дико тоскливо… положительные ге­рои, отрицательные…все это потом стало вызывать у меня омерзение! С педагогами литературы и сейчас от­ношения складываются без всякой ласки. В своих ребятах я воспитываю способность анализировать, но эта схема почему-то не вписывается в принятые стандарты, и сразу возни­кает конфликт. Причем при каждом общении.

 

«Учись он ежедневно и помногу,

Он не успел бы даже испытать

Воображенья раннего тревогу».

 

-Ваши родители — это тот редкий случай, когда обошлось без давления?

— Они на меня абсолютно не дави­ли. При том, что работали в школе, где я последние четыре года учился, и, естественно, знали о моих «успе­хах». Но однажды мне велели приго­товить Твардовского к городскому конкурсу «Художественное слово».

     — Конечно, «Василий Теркин»?

-Да, и я честно все выучил. Опоз­дал, приехал с гармонистом (ну как было без этого «Теркина» читать?). Встретил меня какой-то мужчина, за­вел меня и баяниста… и мы начали.
Страшное зрелище было! Мужик ску­чал, я кукарекал — идиотизм полный! Но диплом я получил.

А дальше… учиться не хотелось до дрожи, после школы пошел бетонщи­ком работать. Моя девушка тогда уль­тиматум поставила, чтобы шел в клуб пострайкома (в самодеятельности ведь всегда мужиков не хватает). Пошел… Главную роль дали и … поступил в Но­восибирское культпросветучилище.

Впервые после года обучения в зачетке красовалось «отлично». Это был 1959 год, а в 1960 открывается Новосибирское театральное учили­ще. Тогда еще в крыле оперного теат­ра занимались. Но и здесь отношения с педагогами сложно складывались. Там работал народный артист РСФСР Михайлов, главный режиссер театра «Красный факел» Черняев. Ну а мне…все что-то казалось… придурок полный!

На третьем курсе играл в «Факеле» (его уже тогда Сибирским МХАТом на­зывали), на четвертом уже в областной драме. Хотя, конечно, в то время са­мым интересным театром был ТЮЗ… билеты спрашивали. Они ставили Чехова, Шекспира, Шиллера. После те­атрального, год проработав в област­ном, ушел в ТЮЗ, к Кузьмину. У него я понял, что такое темп, ритм, выстраи­вание, начался процесс накопления. Тогда же осуществил свою первую по­становку. Пьесочка была незамысло­ватая, на три человека. Все пока было на уровне интонации, ощущения… Не­делю жил в ужасе, затем постепенно прошло.

1983 год. Омск. Драматический театр. Там было уже все свое: свой мир, государство, система приспо­соблена к отношениям… и Хайкин, и Ханжаров, — все вроде бы нормально относились, но как-то все забуксова­ло, я года на три просто выпал из ре­пертуара. Стал руководить в ДК «Хи­мик» народным театром. Поставили «Зойкину квартиру» Булгакова, стали лауреатами Всесоюзного фестиваля.

     — Критики хвалили?

— Да, но один очень злобный по­пался. Так страшно все раздолбал! Причем было видно, что это его лич­ное отношение.

• К народным театрам или к Булгакову?
• Не знаю, случай особый, не­ адекватный.

И мы создали объединение «Наш театр» (у истоков была и Е. В. Валова — директор Лицейского театра). Очень тогда помог Юрий Макаенко — один из редких людей со светлой энергией. И вот нам отдают это здание (Решетников у себя в кабинете, очень уютном, по-домашнему продуманном до мелочей). На той половине компью­терами торговали, а здесь был эстети­ческий образовательный центр, очень, знаешь, интересная контора. Я тогда пришел, в одной из комнат сидела усатая девочка с проигрывателем «Вега» и двумя ученицами. И все трое понуро слушали какую-то симфонию. И когда я предложил сделать театр, директор легкомысленно согласилась, считая, что театр может уместиться в одной комнате. А мы потихоньку стали развиваться и расти вширь и … стали сложно сопрягаться с торговлей ком­пьютерами. Точка зрения была пере­смотрена, и театру помогать переста­ли. И пока я не оказался у В. Шалака, все было на мертвой точке. Около трех лет шла реконструкция, репетиции тоже шли. Было трудно, но очень удоб­но все корректировать: строительство сцены, зала. Появилось штатное рас­писание, где уже были три режиссера-педагога и режиссер-постановщик. Пригласили Сергея Родионовича Ти­мофеева, Валерия Ивановича Алексе­ева.

Появились три возрастные груп­пы, затем поняли, что нам необходим и театральный клуб. Стало тесновато, все репетиционное время плотно расписано: танец, общий танец, во­кал, общий вокал, техника речи, худо­жественное слово.

 

«Наш век есть век прекрасных разговоров,

убийства тела и спасенья душ»

 

     — Ваши ребята взрослеют и ос­таются в театре…

— Здесь своя культура, своя эсте­тика театра. Очень важно, чтобы в те­атре оставались люди, которые уже надышались этим воздухом (у нас уже 14 актеров получают зарплату). Но большая часть тех, у которых душа поет.

     — Конкурс сейчас большой?

— Очень. Люди постоянно приходят, идет естественный отбор. Оседа­ет один из ста.

     -Байрон. «Дон Жуан. Начало». Моноспектакль. Почему?

— Начнем с того, что я в школе не прочитал ни одной строчки Байрона, но так как кое-что слышал о нем, я даже, напустив некую байроновскую грусть, прихрамывал (смеется). А когда уже в Омске прочел… и обалдел! Такая со­временная вещь. Ведь сейчас в обществе тоже определенное начало. У Бай­рона ум достаточно критичный, острый.

 — Как лицеисты отнеслись к этому спектаклю?

— Это нужно спрашивать у них. Я, к сожалению, уже нахожусь в другом ранге. Они относятся ко мне как к ху­дожественному руководителю, от которого что-то зависит, и соответственно нужно себя вести. И прежде, чем что-то сказать, нужно подумать. Это меня, конечно, мучает.

 

 

«Ищу героя! Нынче, что ни год,

Являются герои,

как ни странно…»

 

— А вы, Вадим Станиславович, вы ищете своего героя? Какой он?

— Абстрактный? Каким он мне представляется? Я не знаю… мне хо­телось бы видеть на сцене безуслов­но умного и красивого человека, обя­зательно со светлой энергией. И не­много задумывающегося о Боге. Я не считаю театр просто зрелищем. Это не развлекуха, где 50 человек замо­чат, и это, в общем, не событие. Страшно привыкать к убийству чело­века! А пути только два: путь к Богу и путь к дьяволу, ну я так считаю. И каж­дый сознательно или бессознательно выбирает свой путь.

• А героиня? И не абстрактная? Мы как-то всегда в интервью обходили… ваше личное время.
• А что это такое (смеется) …Ты знаешь, за все на свете надо платить. А так как у меня почти всегда семи­ дневная рабочая неделя, и я здесь с утра до вечера, то здесь и остаются
  все мое внимание и энергия. В этом смысле я не сумел, у меня дома не по­лучилось. И я думаю, и не могло полу­читься. У меня есть сын… он живет не со мной. Есть Бой, ирландский сеттер. И в этой квартире только он.

Ну… всякий «куец» своего несчас­тья, и я в этом смысле тоже. Иногда страшно. Вдруг накатывает одиноче­ство и начинает жрать тебя…

Но если уж говорить совершенно серьезно, может быть, я в своей жиз­ни никого и не любил, кроме театра.

Наталья Белоусова

«Московский комсомолец», 6-13 декабря 2001 г.